Родилась в Бельцах (Молдавия) в семье рабочего. С 1955 по 1965 год училась в школе № 5. Закончила политехнический техникум. Работала в одном из строительных бюро.
В 1974 году вышла замуж за Григория Клеймана. Была примерной женой, обожающей мужа, и удивительно мудрой невесткой. С 1975 года стала нежной матерью – в семье появился сын Арик (Аркадий).
Репатриировались в 1978 году. 2 года жили в Назарете, Мара работала в строительном отделе мэрии. Как и повсюду, пользовалась уважением и любовью коллег и всех, кто её знал. После переезда в Тир трудовая деятельность и быт складывались не совсем благоприятно.
Была добрым, отзывчивым, абсолютно неконфликтным человеком. Отличалась трудолюбием и скромностью. Была художественно одарена: рисовала, увлекалась чтением. В период смертельной болезни писала рассказы, отличающиеся светлыми чувствами. Боролась с болезнью до конца, не сдавалась, следила за собой, осваивала новые кулинарные рецепты, много читала. Болезнь оказалась непобедима.
Похоронена в Тире. Внука двоюродной сестры назвали Меиром, сохранив первую букву и созвучие имени.
Любовалась каждой травинкой
Мара ! Добрый, светлый человек , чувствующий ответственность за всех
близких ей людей. Моя двоюродная сестра, общая девичья фамилия, наши
папы - родные братья. Вместе ходили в школу, я на 2 года старше.
Крепко держала ее за руку, я - большая ! Она - маленькая, худенькая
смотрела на меня снизу вверх, я - старшая.
Однажды она стояла у окна их гостиной, родители занимались своими
домашними делами, и вдруг они слышат: громко, чётко, с гордостью
произнесенное слово из трех букв. Родители обомлели , подбежали к ней, посмотрели в окно, а там - на большем, чёрном заборе дяди Пети
белым мелом было это написано.
Я была во дворе и помню, как дядя Хуна, Марин отец, схватил ведро и
метёлку и побежал стирать это слово. Я пишу об этом, чтоб можно было
понять чистоту этой семьи: школьница, семилетняя девочка, ни разу
не слышала бранного слова, такой чистой она и осталась.
А я как-то в первом классе гуляла с родителями «в городе», по
центру, держала их за руки, каталась, как на качелях, и вдруг
прочитала по слогам светящуюся вывеску : «Те-ле-фон», «Те-ле-граф»... Как
они были счастливы, как радовались, как были горды!. Счастливое,
милое детство, совсем небогатое, почти без игрушек: на всю улицу один
мяч - у Клары, один велосипед, не помню у кого, одна тряпичная кукла
- у меня, но как мы умели радоваться! Часами босиком на улице играли, лепили кирпичи из глины и грязи в спичечных коробках. Слово "скучно" для нас не существовало, думаю, не было его в нашем лексиконе. Я до трёх лет не знала русского языка, говорила на идиш. Зина, соответственно, говорила только по - русски. И вот наши мамы рассказывали, что мы часами играли - каждая говорила на своём языке, но мы прекрасно понимали друг друга, мамы со стороны наблюдали и радовались нашему общению.
К Маре это не относится, просто нахлынули воспоминания, как поколение
наших родителей умело радоваться, гордиться , казалось бы совсем по
мелочам.
Мара описала, как осенью у нас во дворе варили повидло из слив для всех. Жили во дворе у нас 2 брата и 2 сестры, но это было 3 семьи. Мы, папин брат дядя Хуна и тётя Злота, сестра тёти Иты. Плюс 5 ребятишек. На варку повидла собиралась вся соседняя детвора. Варили ночью, во-первых, не так жарко, во-вторых, нужна была помощь мужчин, а они днём работали.
Делали яму посередине двора, обкладывали её кирпичом, папа выстругивал большую лопату почти с человеческий рост, и все взрослые по очереди мешали повидло в медном чане, который принадлежал кому.то из соседей, но пользовалась им вся магала - Цыгания. А мы бегали вокруг и мешали, нас прогоняли. Тётя Ита, Марина мама, кричала: " Марш отсюда, байстрюки"! Это было самое сильное ругательство, которое мы слышали в детстве.
Попозже наступало самое радостное: нам начинали давать пробовать повидло. А мы бегали чумазые, довольные, счастливые. И вот зимой мама на ужин, да и в школу, давала нам "пирожное " - мазала хлеб маслом, сверху повидлом, разрезала на большие кубики, получалось 3 цвета - вот и пирожное.
Однжды Мара получила такое пирожное днём, светило солнышко, и
Мара в абсолютном восторге подбежала к своей маме: "Момэ, а ё сы блищит?" (Мама, правда, это блестит?). С тех пор в нашей семье, когда хотят выразить по какому-нибудь поводу восхищение, говорят: «Момэ, а ё сы блищит?».
...Уже четвертый год нет моей дорогой, умной, мудрой мамы, и, казалось, мне не к кому так обратиться. Но нет, это всегда будет со мной, неважно, к кому я обращаюсь: к сестре, к мужу, я повторяю Марину фразу: "Момэ, а ё сы блищит?"
Мара умела во всём видеть солнышко, позитив, любовалась каждой травинкой в Израиле. Таким же был её папа.
В 1978 году они приехали в Израиль. Мы их встречали в аэропорту,
мой папа безумно волновался. Семья частично восоединилась. Но дяди
Хуны уже не было с нами. Тётя Ита приехала 50-летней вдовой. У нее на
руках умер 52-летний муж. Даже " шива " не дали ей отсидеть, как
положено. Она, приходя домой после работы, брала одеяло и садилась "шива" за своим дорогим мужем. Ариньке было 3 года, жили в ульпане в Нацерете.
Ни разу мы не услышали от них ни одной жалобы. Каждый вечер, вернее,
после обеда, Мара, тётя Ита, маленький Арик приходили к нашим родителям. Гриша приходил реже, он работал вечерами.
Ханочке, ( имя дяди Хуны, ей на долгие годы), Шуриной старшей
дочери, исполнился годик .И вот мы похвастались, как она делает "ладушки". Арик сидел в клетчатой рубашечке у Гриши на плечах и
громко сказал: "А я тоже умею!", и стал хлопать. А Мара жутко смутилась и сказала: "Арик, ты уже большой". Она боялась нам испортить впечатление от Ханы. Её деликатность, честность, прямота, желание помочь людям остались при ней, несмотря на все испытания, которые ей пришлось пережить.
Когда они приехали сюда и мы часто общались, она всё время
возвращалась к отцу и плакала-плакала, а я, "умная", сказала, что
прошло время и уже не надо плакать. Мара ответила, что за таким
папой надо плакать всю жизнь. К моему великому счастью, тогда я
этого ещё не понимала - Б-г подарил мне папу еще на два года - до 17 марта
1980 года. Он пошёл утром на работу, отработал смену, потом ещё дополнительный час. После работы встретился с мамой, чтоб поехать на базар и купить линолеум в салон (тогда это было модно). По дороге ему стало
плохо, до больницы его живым не довезли. Ему через месяц должно было исполниться 59 лет. Небо упало на землю, мне страшно было дальше жить.
Вот, когда я поняла Марины слова, что за ТАКИМ папой нужно плакать всю
жизнь. В этом году исполнилось 29 лет, что папы нет с нами, а мне его
не хватает в каждом углу, и плАчу я о нем всю жизнь.
В наше время, во всяком случае, на нашей "магале" девчонки выходили
рано замуж. Не всегда это было по большой любви, чаще по-разуму:
парень хороший, приданного не требует ( ведь у евреев частенько невеста, вернее, её родители, должны были побеспокоиться о квартире, свадьбе, нарядах, да ещё жениху купить приличный подарок). И вот, есть достойный партнёр – вперед, в ЗАГС. И втихУю - под хупу. Моя хупа была в Марином доме. У них был дом просторнее нашего. Но у Мары в этом смысле разум отдыхал. Очень приятные и положительные ребята, её и мои одноклассники, соседи, предлагали ей руку и сердце. Но все получали один ответ – «НЕТ!».
25 лет! В понятии обывателей - старая дева ! Тётя Ита, как и полагается еврейской маме, переживает. Как-то мы с ней беседовали. Я, повторяюсь , "умная", говорю ей: " Ведь ребята хорошие, положительные, что она хочет?" Тётя Ита заплакала: "Не знаю , что она хочет, но не лежит у нее душа к ним. " Тётя Ита, ее мама, понимала её, а я - молодая женщина - нет . Вот в какой замечательной семье выросла Мара! Её мама была не только мамой, но и понимающей подругой .
Б-г её не обидел, пришла и к ней настоящая любовь. И называла она его
только: " Мой единственный, любимый муж ". И он в ней души не чаял.
Любовался ею, она была его музой. Какие фотогрфии он делал! Мара
оказалась необыкновенно фотогеничной и все стены были обвешаны
её фотографиями. И на серванте, и на столе - в рамках -- Марины
фото.
Когда несчастье затянуло вокруг неё кольцо, она не сдавалась. Пошла
учиться плавать, и научилась. Посещала кружок домоводства, где училась готовить здоровую пищу, хотя в их доме ещё у тёти Иты, да и у Мары,
всегда была здоровая пища: летом и зимой ( это в Бельцах!)
салаты, 365 пять дней в году - первые блюда, хотя в израильскую жару
это почти не принято. Но в кружкЕ им давали интересные рецепты. Однажды я
попробовала у нее новый суп. Вкус был райский. Взять рецепт сразу не
догадалась А теперь - не у кого.
Мара стала брать уроки вождения. Пригласила домой косметолога, та
«привела в порядок» и её, и маму. В этот период Мара мне часто звонила, она по телефону сказала, что мы (она и мама) должны выглядеть хорошо, а не ходить, как шлэпэрс. Она былатакой чистюлей (это достоинство всей их семьи), какую сегодня встретишь не часто.
Незадолго до несчастья мы были у них дома. Стоял новый светлый сервант, рядом - светлый журнальный столик . А старый, вообщем-то тоже новый , просто - прошлый, стоял в стороне. Я спросила: "Зачем ты меняешь стол?" Она ответила, что он не подходит по цвету к серванту (тот был тёмный ). А за пару недель до ухода из жизни, она все картины одела в светлые рамы. Объяснила это просто: после неё сюда придёт другая женщина, так вот, она не хочет, чтобы та сказала, что здесь жила засранка.
8 октября 1998 года Маре исполнилось 50 лет. Приговор был уже вынесен. По наивности я даже не догадывалаь об этом. Тома (жена её брата, Лёвы), молодец, решила сделать ей сюрприз. Обзвонила нас всех, чтоб мы пришли.
Собрались, болтали, фотографировались. Мара мне сказала, что чувствует, что прощается с нами. И если с ней что-то случится , чтоб я не забывала её маму. Я ответила, что такого не может быть. Я была уверена, что она обязательно вылезет, ведь пару раз ей это удавалось.
Её волю я выполняю частично, она должна меня простить. Сколько тётя
Ита была дома, я её навещала регулярно. В дом престарелых поначалу
тоже ехала частЕнько, благо, он близко от моего дома. Сейчас это
почти невозможно: она ничего-ничего, полный ноль, не слышит. Мы сидим и,
молча, смотрим друг на друга. Иногда, с огромным трудом, удаётся
докричать до неё 2-3 слова. Она держит меня за руку и улыбается. Потом
говорит: " У тебя семья , спасибо, что навестила, приходи ещё , а
сейчас тебе пора домой". Я её целую и ухожу. Сажусь на лавочку возле
дома престарелых, наплачусь и потом еду домой. Конечно, как бы ни
было трудно, я её буду навещать. Прости меня, Мара, я знаю , что ты
бы хотела, чтоб я почаще была у твоей мамы.
15 декабря я вечером навестила Мару в больнице, хотела отложить на
завтра, был вечер, темно, какая-то непонятная погода, я работала в
тот день допоздна, но что-то меня заставило по дороге домой завернуть
в больницу. Она была очень похудевшая. Я уговаривала её поесть, она
обещала кушать, чтоб поправиться, потом она сделала по коридору
несколько шагов и больше не могла, вернулась, легла. Больше я её не
видела. После 8-ми вечера пришёл Гриша. Я ушла. В 5 утра Мары не стало . Прости нас. Не всегда мы понимали тебя, а, может, иногда и
невольно обижали, это - жизнь.
Мы помним и любим тебя. Ты - моя фамилия, моё детство.
Броня Гринберг (Гительман)
Я сижу у окна, и синева неба льётся ко мне в дом. На душе чисто и тепло от белых облаков и черепичных крыш,от флагов, сине-белых,со звездой Моген-Давида. Когда Арик был в первом классе и я работала в Хайфе, в обеденный перерыв всегда звонила домой поговорить по душам. Однажды он перед праздниками попросил флаг. И я подумала: почему бы и нет? Я пошла в машбир и купила большой шёлковый флаг. Мне кажется, в этот день произошёл во мне поворот к новому. Хотя я была уже три года в стране. Я поняла, что это и есть наши корни. Мы прижились, и зазеленели первые листья нашей новой жизни. Мы прожили там, где родились, почти 30 лет, росли и строили, надеялись и ждали, а когда приехали в Израиль, не узнали ту страну, в которую стремились. Не знали языка, обычаев, культуры, и шуток, и стихов и песен. И как заработать на хлеб, и где обрести утраченный кров. Кто никогда не был оле хадаш?
Только тот поймёт, кто проходил по нашему пути.
В эти дни мы 18 лет в Израиле. Это еще одна жизнь прожита: новые друзья, приобретения, и характер сложился заново, мы полюбили эту страну.
И болеем за её будущее, надеемся вместе с вами на мир и благополучие. Радуемся успехам и расцвету, и новым достижениям, и тому, что Арик солдат Армии Обороны Израиля. Первый из всей нашей семьи солдат. И Светин Давид в боевых войсках, он решил, когда был с делегацией 16-летних израильских подростков в Польше – поход жизни,всем врагам назло. Наш народ жив, и будет жить вечно. И мы пустили корни на этой земле. Построили новую квартиру, где в окна видно море синее и закат солнца. Луна ночью смотрит к нам в спальню и улыбается нам. Посадили деревья во дворе и травку – всё радует глаз.
Мы нашли себе работу и хлеб. Знаем шутки и юмор, и стихи, и песни, и обычаи, и праздники, и язык нам мил и дорог. Приехали те, кто оставался там, и мы стали богаче. Все наши друзья детства- простые и честные люди, нет среди нас жлобов. Никто не искал себе места в Америке. Где нам место в чужой стране? – только тут наша земля, только тут нам жить, строить рождаться и возрождаться.
АРИКУ
29 мая 1998
20 лет назад свершилась заветная молитва наших родителей и дедушек «Бэ шана аба в Ирушалаим!».
Мы привезли 3-х-летнего маленького мальчика, который считал до 20-ти и читал стихи Маршака, и который всегда засыпал при чтении книжки. Мы привезли его в страну, до боли необходимую и единственную, которую имеем право назвать своей. Не имея ни малейшего понятия об укладе жизни, климате, языке и культуре. Нас пугало будущее от незнания, как воссоздать оставленный навсегда кров в большой и широкой стране. Обратной дороги нет – это мы знали. Учили язык, пытались искать работу. Мы вживались тяжело. Работали много, отдыхали неумеючи. Годы бежали, дети подрастали. Мы жили их радостями и успехами. Мы растили их и воспитывали, как могли. Были заботы и тревоги и поддержка бабушек и т.Хонки. Мы не забываем. Была и школа, и МАТНАС, и Кейтана, и шхуна. Мы старались по-своему правильно наставлять. Мы посылали в музыкальную школу и радовались, когда поехал с оркестром в Германию в 15 лет.Мы хотели чтоб увидел, каков он, большой мир.Было много увлечений: и теннис, и карате, и биология. Мы простые люди и наша жизненая линия тоже простая. Когда ребенок делает первые шаги, мы молим об одном: чтоб ходил по хорошим дорогам и чтоб плохое не приставало. Главное правило – сохранить жизнь. Трудиться, учиться и мечтать. Возможно, мы слишком оберегали, слишком опекали. Возможно, много советов давали в надежле оградить от ошибок. Но это любя. Ведь дети не трава – надо их поправлять по жизни. Так мы понимали. Мы люди другого поколения. Мы носим в себе гены прежних поколений с массой тревог за будущее наших детей и их потомков. Мы пронесли через 20 лет свой багаж мечтаний. Мы говорим и читаем, и есть крыша над головой. Не сделали, возможно, головокружительной карьеры, но теперь мы имеем взрослых детей. Слава Богу, не лодыри, не бездари. Перед нами мужчины, отслужившие в армии, Слава Богу. Теперь мы говорим всем, как сказал герой фильма «Хазара ле атид» Дое Мэнэт: «Ваше будущее еще не написано. Оно в ваших руках. Вы в силах сберечь страну и себя. Построить дом и посадить дерево, и создать семью. Мечтайте. Только тот, кто имеет цель, приходит к ней. Требуется для этого много труда, часто несовместимого с гулянками, друзьями, которые видят в этом весь смысл жизни. Надо трезво видеть, выбирать, что важнее. Лишнее надо упустить – это нелегко, согласны. Кто сильнее духом, тот выстоит за себя ради большего. Ради счастья стоит сделать выбор. Будьте стойкими. Ле Хаим.
БРАТ
Когда Лёва родился и его принесли домой,стали к нам заходить соседи - евреи. Мама с папой хотели 
только сделать обряд. Но евреи не соглашались – Что значит, без праздника? Тем более, что дают имя Лэйб. Все помогали, и был праздник. Дядя Шуня был Сандак. Он держал Лёву на коленях, и потом пели «Авину малкейну». Это был Брит - торжество уцелевшему еврейству и возрождение еврейского духа. Потом в бармицву дядя Шуня подарил Лёве часы – первые часы в доме после ходиков. Когда мне было 4 года, а Лёве год,мы вернулись в Бельцы. Но в памяти сохранились дом и двор, где провела несколько лет детства. Через годы, перед моей свадьбой, мы поехали с мамой в Фалешты на ярмарку в надежде купить обувь и одежду. Проходили мимо приземестых домиков, и один из них мне напомнил тот домик, в котором мы тогда жили, – только перед домом был пустырь. Мама была потрясена, ей не верилось, что я это могла запомнить.
Ещё одно событие мне запомнилось. Мама уходила купить что-то и наказала мне не трогать маленького 
Лёву. Положила его на кровать, застеленую одеялом и подушками. Но он вдруг сильно заплакал, и я открыла дверь, не выдержала запрета – подвинула стульчик, сняла Лёву. Когда мама вернулась, она застала меня с Лёвой на руках. Я его убаюкивала, и он не плакал. Мама была в ужасе, но мы оба были счастливы. Так, с детства, у меня появилась за него большая ответственность и тепло души, и забота.
Нашу семейную хронику продолжает мой Гришуня, с такой же любовью и теплом. Я благодарю Бога, что не ошиблась в выборе. Со мной человек тёплый и честный. Он помог мне выстоять в страшное время по жизни. Не дал мне потерять надежду жить.
БРАТ И СЕСТРА
Это была красивая семья – рассказывала мама. Она - белолицая, черноглазая, с черными как смоль косами, уложенными на гордо поднятой голове. Он был весёлый, крепкий парень. Женились они по любви, что было редко в те годы. Он был Кузнец и ковал свое счастье, припевая. Двое детишек уже бежали ему навстречу по вечерам. Его родители не могли нарадоваться на них в субботние вечера, когда все собирались в тесном домике.
Но так и сглазили их. И бежали они от бомбежки в поле за городом, наскоро собрав узлы. Несли уставших детей и уходили все дальше от дома. В гетто умерли дети и старики-родители. Перед самым подходом русских Он умер от тифа. Выжила она одна. Вернулась в город: не было дома, семьи, детей. И она не знала, как жить и для чего. Шли годы. Возвращались в освобожденный городок и другие сломанные души. Было голодно и страшно в одиночку. Она поддалась на уговоры. Поставили хупу, и стала она снова женой. Вместе оплакивали тех, кого потеряли. Ходили на базар купить чего поесть. В одно воскресное утро вышли вдвоем из дому, и у входа в рынок сообщили ему весть, что его жена и сын живы и вернулись. Это был подарок небес. Только ей было горько и опять одиноко. Но под сердцем она несла живой комок жизни. Девочка родилась через полгода. Росла, как все дети. Только слово «папа» не произносила. И никто ее не спрашивал об этом. Все знали в семье её судьбу. Знала и она. И то, что у неё есть брат по отцу. И брат бегал в школе поглядеть на девочку, которая его сестрёнка. Но вслух об этом не говорили. Прошли годы...
Недавно в Израиле мы были на свадьбе. И мать жениха нас познакомила со своим братом. Это он нашел её.
Он сказал ей : «Нет уже в живых моих родителей. Нет и твоей мамы. Нет нашей вины перед прошлым. Будем же теперь братом и сестрой».
Когда-то, когда мы были маленькими, были длинные дни и вечера. На улице, среди листвы винограда и кустов сирени, чисто подметенный двор, политый из ведра водой. И Луна только освещала эти вечера во дворе. Не было телевидения и каналов с бесконечными фильмами, от которых невозможно освободиться. Мы были вольны для новых книг, и забав, и игр. Сегодня нет таких игр, и книг сегодня не читают. Вечером мы рассказывали, кто что читал, и смотрели на небо, как облака меняют картины. Смотрели на звезды и слушали тихую беседу взрослых. Наши родители, тогда ещё совсем молодые люди, растили нас одни, без бабушек и дедушек. Чаще всего мы носили их имена – как принято. Наше детство было нищим и необычайно богатым, очень цветным. Были цветущие клумбы и сирень, и акация в мае. Были теплые дожди и запахи озона во всем теле. Были нехитрые игры и один велосипед на всю улицу детворы.
Были школьные праздники и море астр в сентябре. Мы были принцессы в марлевых накрахмаленных платьях со снежинками и звездами. Вся семья творила этот праздник. Не забыть, как Лёву в новой школьной форме с фуражкой и ремнем не узнала наша собака.
Всегда за верстаком был дядя Шуня – он всегда был готов помочь решить задачу и подбросить книжку почитать. Папа с мамой строили для нас новый дом – новую жизнь, благополучную с надеждой поднять нас – сделать людьми.
Были теплые звёздные вечера и тихий говор взрослых.
Мы были первым послевоенным поколением, надеждой, радостью и наградой тем, кто выжил в этой жестокой войне.
Константин Георгиевич Паустовский.
Автобиографическая повесть этого милого ровесника моего деда, человека совести и чести, помогает мне в дни восстановления от болезни. Я возвращаюсь к его повести ещё и ещё раз. Его тихое повествование уносит меня в годы его детства и юности, наводит незаметно на воспоминания о своём детстве и много размышлений. Я люблю читать с детсва. В зимние каникулы в первом классе меня записали в библиотеку. Это было праздником. Весь класс был нарядно одет. Нас посадили в читальном зале. Вдоль стен стояли шкафы, полные книг и журналов, и к нам с теплом обратилась молодая девушка. Она обещала интересный мир, полный замечательных открытий.
Мы жили довольно далеко от центра города, и мама меняла книжки по дороге на рынок. Она приносила их, пахнущих морозом и яблоками.Это был праздник. Я была большая, мне было 7, почти 8 лет, а Лёве было 5, и Лэйка, младше меня на год. Мама говорила мне: «Почитай им - займи маленьких». И мы садились в столовой у окна на диванчик. Я читала вслух,с чувством важности своей миссии. Мы бегали на улицу на час - другой и возвращались, замерзшие и счастливые, к своим книжкам. С годами книжки были потолще. Я полюбила стихи и романы. Вечерами после ужина я читала вслух и рассказывала коротко то, что прочла ранее сама.
Папа очень дорожил этими часами.Он покупал книжки.
Поразила его судьба Лермонтова – его короткая жизнь и талант. ...
* Рассказ остался не оконченным.
МАРИАСЯ
Так звали бабушку моего папы. С детства я слышала рассказы о ней. Она была красивая и мудрая. Все её любили и помнили. Мама, бабушка и дядя Шуня - это была папина семья. С двух лет он рос без отца. Мама Броха работала по многу часов в день. Дети были предоставлены бабушке. От неё он знал песни и сказки. Её родные были им близки. Они помогали им в эти трудные годы. Выросли папа и дядя Шуня такими, какими их хотела видеть бабушка. Она умерла незадолго до войны. 
В годы войны в одиночестве умерла и мама. И остались эти два брата вдвоем на свете. С горем пополам строили свою жизнь, но не разлучались никогда. Одна выходная рубашка была на двоих. Женились, искали пути к хлебу насущному. В выходной варили большой борщ и лепили вареники – и были вместе.
Родные бабушки Марияси и по сей день близкие нам люди – все теплые и душевные, чуткие и благородные. Когда я должна была родиться, у папы с мамой был уговор: если будет девочка, дадут имя Мариася. Ну, а если мальчик, имя маминого отца – Лейб. Папа много нам рассказывал о маме и бабушке. И ее он помнил чётко. Она говорила: «Смотри , сынок, на ком жениться. Думай хорошо, какую мать своим детям берёшь». Он был так молод тогда, но маму выбрал нам с Лёвой самую замечательную. Добрую, умную, с умелыми руками и чистой душой. Она была папе женой, и подругой, и матерью. Нас научила трудиться, ценить добро и смотреть вперёд, не унывать.
Прошли годы. Папы нет среди нас уж много лет. А слова бабушки Марияси помнятся. Я наставляю своего сына, а Лёва – своего: «Смотри, сынок, какую мать своим детям выбирать!»
* 'пелефон' - мобильный телефон
Москва-2
Вчера мы купили пелефон «Манга» в подарок Арику в день рождения. 31 мая моему солдату 21– бли айн раа.
Наличие пелефона уже давно не шик. Это стало уже давно обыденным приобретением. Мы с Гришей за ужином тихо обсуждали успехи технологии и гигантские шаги развития бытовой техники и самую связь нашей жизни с запуском спутника связи. И мне вспомнилось другое приобретение в нашей семье, которое украсило нашу жизнь и обогатило духовно и морально помогло жить и просто быть сытыми. Это было 45 лет назад. И помнится это так хорошо, потому что куплен был маленький фотоаппарат «Москва-2» в те дни, когда Лёва родился. Папа, за поисками места работы, попал в Фалешты, маленькое еврейское местечко. Папа устроился киномехаником. Мы приехали туда втроем и сняли маленький домик с глиняной завалинкой вдоль всего домика – посредине была входная дверь.
Родных почти никого не было, но была теплая еврейская община. Шойхет и Доян и просто добрые люди. Папа ездил с кинопередвижкой по деревням, жизнь только-только начиналась в голодные послевоенные годы. Начальник клуба был конечно русский и любил выпить, но папу почему-то полюбил. И были у него жена и мать – две милые женщины и без детей. Папа любил меня брать с собой, и они стали меня забрасывать подарками. Вот в один из приходов к ним он посоветовал папе купить фотоаппарат – это было тогда новинкой. Да и дорого. Этот Геннадий Михайлович как раз и дал денег на приобретение фотоаппарата. Добрый человек, светлая ему память. Папа стал ездить в сёла с передвижкой и снимал желающих. Увидеть себя на фото в праздничном платке и с улыбкой было тогда как сегодня поговорить по радиотелефону. В следующий приезд папа отдавал готовые фотографии и в награду получал чаще всего продукты – кукурузную муку, брынзу, сметану, яйца, повидло, мед, фасоль. Так стала налаживаться материальная сторона нашей жизни. Мы с честью вернули долг. Но в семье все годы помнили доброту чужих людей. Когда Лёва родился и его привезли домой, стали к нам захаживать евреи и говорить, как же сделать брис. Мама с папой хотели только сделать обряд и не делать праздника. Но евреи не соглашались – Что значит - без праздника? Тем более, что дают имя Лэйб. Все помогающие пели с папой и дядей Шуней - «Ломэр зан гезынд» – «Авину малкейну». Это был Брит - торжество уцелевшему еврейству и возрождение еврейского духа. Дядя Шуня был Сандак и потом в Бармицву он подарил Леве часы – первые часы в доме после ходиков.
С тех лет в Фалештах мне запомнились дом и двор, в котором мы жили. Через годы перед моей свадьбой
мы с мамой поехали на ярмарку в надежде купить дефицитную одежду и обувь. Проходили мимо приземестых домиков и один из них мне напомнил тот домик, в котором мы тогда жили – только перед ним был пустырь. Мама улыбнулась и говорит: «Это и есть тот домик, в котором мы тогда жили». Мне было тогда 4 года. Я не знаю, с какого возраста ребенок помнит, но еще одно событие мне запомнилось сильно.
Мама уходила купить что-то и наказала мне не трогать маленького Леву. Положила его на кровать, застеленную одеялом и подушками. Но он сильно плакал, и я открыла дверь, не выдержала запрета: подвинула стульчик, сняла Леву. Когда мама вернулась, она застала меня с Левой на руках, убаюкивая. Мама, когда вернулась, была в ужасе, но мы оба были целы. Так,с детства, у меня за него большая ответственность и тепло для него, и я для него больше, чем сестра.
А фотоаппарат «Москва-2» хранится, как семейная реликвия, у Лёвы, но мой муж, мой Гришуня, тоже большой любитель фото и кино. Он продолжает папину семейную хронику с такой же любовью и теплом. И я благодарю Бога, что не ошиблась в выборе. Со мной человек теплый и честный, который выстоял со мной в страшное время болезни и не дал мне потерять надежду жить. В этом, видно, секрет жизни – уходит один, но его энергия и тепло продолжают жить в тех, кто остался, для того, чтобы помочь тем, кто живёт, детям и внукам, жене. Это и есть то, для чего нам дано быть здесь, на земле. Наша миссия- жить.
Наш дом
Моему солдату- 20 лет. До 120.
Как все мамы я молю, чтоб было мирно и чтобы вышел в жизнь сильным. Он приехал в Израиль трёхлетним и ничего не помнит о тех местах, откуда наши корни, и не помнит совсем деда. Потому я часто рассказываю ему о нём. Как в послевоенные годы без опоры и помощи создал семью, построил дом и вдохнул в нас умение мечтать и быть стойкими.
Был обычный вечер в семье. Сначала ужин, чай. Потом на клеенку стелили скатерть. Проверяли домашнее задание. Потом читали книжку. В зиму и стужу мама меняла книжки в библиотеке им.Аркадия Гайдара, когда ходила на рынок. Читать по вечерам было делом чести, и я это делала с большим чувством. Тогда я была во 2 классе, и мы жили в старом и смешном доме. Каждое лето чинили крышу и мазали стены, размытые дождем. Белили комнаты, готовились к зиме. Варили повидло из слив и солили арбузы. А зимой ждали лета и жили той привычной суетой-сует. В один такой вечер папа мой попросил у меня лист бумаги в клеточку и что-то чертил и вытирал резинкой. На моих листках, вырванных из середины тетради, начала жить мечта построить новый дом. Мама смеялась тогда. Говорила тепло: «Быст мишиги. Кто строит дом без гроша за душой?» Но папа был неудержим. Он мечтал вслух о том, какие будут большие светлые окна и крыльцо, и сад. И виноград будем собирать, сидя на подоконнике. Мы засыпали счастливые под песни, что папа напевал,и верили каждому его слову.
Что интересно – всё сбылось. Сам Бог помогал нам в этом святом деле. Летом мастерили саманные кирпичи и складывали их рядами, сушили на солнце. А зимой они стояли, как домики, под крышей из толя. В конце весны 1959 года, после парада 1 мая, вокруг старого дома вырыли траншею и заложили углы на новый дом. Мы бросали монеты на счастье . Взрослые пили вино и молили за нас – за детей, чтоб наша судьба была без тревог и трудных дорог.
Так начали строить новый дом. Мечта обретала реальность.
Мы были свидетелями в той сказке. Поднимали стены, потолок. А когда поставили стропила, с двух сторон на высоте 6 метров прикрепили большой Маген Давид. Папа смастерил его сам.Так делали гоим, ставя крест на недостроенном доме. Мы видели издалека наш дом и любовались его красотой, крыльцом, и двором, и садом.
1 сентября я пошла в 5 класс, а Лёва - в первый. Мы выходили правой ногой. Мама неизменно подсказывала, чтоб не забыли,обязательно правой, из нового дома, который был готов только наполовину. Этот дом строили и мы с Лёвой, не зная, что этот дом строил нас. Мы многое умели и знали, на нас лежала ответственность. Но главное, чему научила нас жизнь – мечтать и добиваться своей цели.
ПРОЗВИЩЕ
Они были самые различные. Смешные и обидные. В детстве мы покатывались со смеху над прозвищами евреев. Кто такой Тутник? Была семья Тутников на нашей магале.
Ну, это целая история. В наших местах в Бессарабии власть переходила от русских к туркам, опять к русским и румынам. И поэтому не успевали выучиться хорошо языку. Хорошо говорили на идиш. Как-то спросили еврея: «Кто ты?» Он хотел сказать: «Я местный», но от волнения забыл, как это сказать, и сказал: «Я Тутник». Язык, на котором у нас говорили, в шутку называли «пойдем через брикль». Потом у нас были свои причины давать прозвища. Был в нашей школе мальчик с длинной фамилией – Рабинович. Как-то писали диктант на двойном листке из тетради. Он торопливо надписал свой лист 2Раб. Алеша». Назавтра наша учительница раздавала листки и прочитала то, что было написано. Сокращенно и необычайно смешно. Класс грохнул хохотом, и кличка зацепилась за ним накрепко. Аркаша был близоруким, и ему купили очки. Он пришел в школу, и учительница наша, Валентина Ивановна, светлая ей память – она была добрая и умная, всплеснула руками: «Аркаша у нас совсем как профессор!» До конца школы он оставлся с этой кличкой. Положение обязывает. Он был умён и старался не оплошать: образование пополнил, стал в самом деле тем, кем величали.
Скрипка и кольцо
1-1997
Мои прекрасные «Ромео и Юлия» росли в одном царстве-государстве.
Он - в маленьком молдавском городке, в семье тружеников. Отец правил домом и был настоящим хозяином жизни. Это была простая жизнь, в заботах о хлебе насущном. Дома была скрипка в старом футляре, и очень его к ней тянуло. Он научился играть сам. Отец заметил его успехи и своим правильным крестьянским умом - отправил сына учиться.
Она росла в городе, где кое-как налаживалась жизнь после большой войны. Мама с папой строили свою семью без помощи и советов старших. Не было дедушек и бабушек. Папа был весь в работе. Он умел хорошо шить пальто. Всё остальное он предоставлял своей расторопной жене. Шли годы. Школа, и будни, и праздники. Подружки щебетали на крыльце. Мама мечтала, чтобы дочка училась музыке. Это были годы расцвета, надежды, что мы, первое послевоенное поколение, оправдаем все несбывшиеся мечты тех, кто выжил в этой жестокой войне.
Встретились они на вступительных экзаменах в консерваторию.
Все волновались в этом длинном коридоре ожидания. Там, навстречу ей, шел кудрявый худенький паренек со светлыми глазами. Он нес скрипку в руках и озорно смотрел ей в глаза. Богу было угодно, чтоб учиться им выпало вместе. Виделись они каждый день.Он был гениально способен, и у него была молдавская фамилия. Но они были просто друзьями. Он держал ее за руку в гололед и всегда оказывался рядом когда ей было трудно.
Они тосковали друг о друге в каникулы. И не признавались никому, и себе тоже, что это и есть та большая и светлая – единственная Любовь. Он долго не решался. Прошел год, другой. В зимние каникулы он не выдержал:
- Отец я полюбил девушку, она умная и красивая. И она из еврейской семьи. Ее родители никогда не позволят нам быть вместе. Она боится их огорчить.
Прошла бессонная ночь. А наутро оба были в пути.
-Я пришел сватать вашу дочь за моего сына. И не говорите мне «нет». Я дал ему то, что мог. Он одет и обут. У него пытливый ум. Он хотел учиться . Но более всего я хочу, чтобы мой мальчик был счастлив. Богу было угодно , чтоб он полюбил еврейскую девушку. Так знайте – он тоже еврей.
Этого мальчика мне оставила худенькая женщина со светлыми глазами из гетто. Она присела покормить его грудью у изгороди и видела, как я прячусь в кустах. Она молила меня взять мальчика. Положила его на раскрытый футляр скрипки. Там было еще вот это кольцо.
Оно для тебя, дочка.
Судьба
Это памятный душевный пересказ жизни старшей сестры моей тётушки Голды. Было это лет 100 назад. Ее звали Ентл. Она была необычно красива и расторопна. Рано стали приглашать сватов. И выдали ее замуж. Сыграли весёлую свадьбу. Через год родился сын. Он уже топал по завалинке и играл один в ожидании братьев и сестёр. Ентл была беременная во второй раз. Они поменяли квартиру неподалёку от её родителей. Они мечтали купить себе домик. Но вдруг случился приступ у мужа Ентл. Он умирал от резкой боли. Вызвали врача, сбежалась родня. Спасти его не удалось. Аппендицит 100 лет назад чаще всего имел трагичеcкий исход. Она осталась беременной вдовой, без всех средств на жизнь. Выход один – возвращаться в родительский дом. Отец, Ойзер, был сапожник. Дома было ещё 4 дочери и сын, что работал с отцом. Шла война с Японией. Многих призвали и никто не знал, что сулит жизнь. Через несколько месяцев родилась девочка - ее назвали именем отца. Гита было ее имя. Ентл согрелась возле маленькой жизни своих детей и не думала, что с ними будет. Она была так молода. В богатом еврейском доме искали кормилицу и няню и предложили Ентл пойти няней за плату. Маленькая Янта была предоставлена заботам своей бабушки. Она же и кормила внучку своей грудью. Молоко хранили долго, а младшей сестрёнке Ентл было 3 года. Шли дни. Раза два-три в неделю прибегала Ентл на часок - посмотреть своих детей. Однажды пришел к Ойзеру сапожник в поисках работы. Он был один из тех счастливцев, что вернулся с Японской войны домой. Ентл открыла дверь на его стук. Она смутилась от неожиданности, а он был тронут её теплом и добрым словом. Она была так хороша собой. Через несколько месяцев он уже знал о ней всё. Он работал у отца Ентл. Веселел, когда она приходила. Кормила и нежила своих детей. Родители хотели его женить и стали находить невест с приданым. Он отвергал всех. Только Ентл и её дети занимали его воображение. И он решился сказать родителям и отцу Ентл. Он убедил родителей, что неспроста Бог сохранил ему жизнь. В бою была убита лошадь. Он спасся на лошади, что потеряла седока. Он объяснился с Ентл, и она тоже его полюбила с самой первой их встречи. Он был чуткий и нежный. У него были умелые руки, и он любил детей.
В начале века потянулись евреи в Америку. Уехали его родители и сестра. Прислали шифтс-карт и им. И они уехали, в надежде, что все её близкие тоже приедут следом. Они обосновались в Сан-Фрациско. У них родилось ещё 7 детей. Она писала письма и присылала фото. В 30-е годы пришло большое фото, где отмечали 25 лет со дня свадьбы. Ентл с мужем и вокруг 9 детей. Она прожила счастливую жизнь с любимым человеком. Старший сын Ентл был офицером в Американской армии. Все дети вышли в жизнь людьми. После войны был разорён дом и потеряны фото. Моя мама всегда сожалела о потере фото и связи с родными. Мы не знали даже их фамилии. Но незаурядная судьба Ентл запала в душу романтичной и чувствительной девочке, какой я была когда-то давно, в ожидании большой жизни и Любви.
