Естер Тевелевна (Есфирь Анатолиевна) Алешник (18.03.1913 - 15.07.1987)

Воспоминания

Если нам уже за семьдесят, и мы еще на ногах и имеем возможность физически помогать детям своим, - это великое счастье. Мы не герои, но было все: горечь потерь своих родных, тяжелое материальное положение в годы первых пятилеток, войн… и радость собственных достижений: поступление и окончание института, замужество, участие в Великой Отечественной войне, работа в послевоенные годы, первые ударники коммунистического труда, возможность быть материально обеспеченными, иметь семью, детей, внуков, друзей. Многое стирается из памяти. Но помнится, что было 60 лет назад, а забывается то, что произошло полчаса назад.
И сегодня, когда ко мне пришли друзья детских лет, которых я редко вижу, всколыхнулось все прошлое. Мы вспоминали Белую Церковь, где родились, нашу школу, нашу Немецкую улицу и кладбище, где бегали мы босиком, играли в разбойников, забирались в чужие сады и срывали зеленые яблоки, и потом нам попадало от родителей и хозяев этих садов. Вспоминали, как носили старые башмаки с дырами и в холодную дождливую погоду набирали полные башмаки грязи, Грязь входила в одну дыру и со свистом выходила из другой, как папа на толкучке купил мне старые калоши, и я носила с собой влажную тряпочку и каждый раз их протирала, чтобы они казались блестящими, и думала, что все смотрят на мои калоши.
Мы часто ночевали друг у друга., покупали на 1 копейку семечки и, лежа на русской печи, щелкали их и были рады, что родители разрешили нам быть вместе. Мы были счастливы, когда зимой родители давали нам по 3 копейки, и 5-6 детей складывались и нанимали саночки с кучером, лошадьми и бубенцами и катались час по центральных улицам Белой Церкви.
Время шло. Мы окончили семилетнюю школу. Я поехала в Люботин учиться в ФЗУ (фабрично-заводское училище), а Женя и Этя остались учиться в техникуме.
Это было в тридцатые годы. Мы, четыре белоцерковские девочки, получали хлеб по карточкам и каждый день посылали три порции хлеба родителям по очереди, а четвертую порцию оставляли себе на четверых. И я вспомнила, как украли у меня хлеб, собранный за три дня. А Женя получала в техникуме 200 граммов хлеба в день, приносила его домой и делила на шесть человек. Однажды хлеба не было, но на следующий день дали 400 грамм. Девочки из техникума уговаривали Женю сьесть небольшой кусочек, но она долго не соглашалась, потому что в семье ждали этот хлеб. Но соблазн был настолько велик, что она отломила кусочек, взяла в рот и уже остановиться не могла. Крошка за крошкой, она поела весь хлеб. Пришла домой, бросилась к маме в истерике. Ее никто не ругал; наоборот, ее утешали, но от этого было еще больней. А завтра она принесла домой 200 грамм хлеба.
Мы, подруги , убеленные сединами, сидим за столом, где лежит хлеб черный и белый, яйца, масло, колбаса и всякие вкусные яства. Рады, что встретились, что все мы обеспечены, одеты, обуты, что дети наши получили образование. Наша графа и нищета не были препятствием для получения высшего образования. Нас, нищих бесправных в царской России, тянули в ВУЗы, чтоб создать свою пролетарскую интеллигенцию. Мы поздно вышли замуж из-за учебы, но зато мы молодые бабушки (у нас маленькие внуки), хотя нам уже быть прабабушками пора.

*****
.
C детских лет я мечтала быть студенткой, иметь маленькую комнату с диваном, книжным шкафом, письменным столом, на котором стояла бы лампа с зеленым абажуром и обязательно вазочка с конфетами.
Студенткой я стала, но не было ни комнаты, ни дивана , а о конфетах и речи быть не могло. Учиться было нелегко - слабая подготовка (семилетка и пятилетний перерыв в учебе), маленькая стипендия, больше впроголодь и, по-видимому, немного лени не давали мне стать отличницей.
Училась посредственно, переходила с одного курса на другой. Дойдя до 5 курса, считала себя "на коне", думала: "Вот кончу институт, буду лечить детей, буду иметь комнату, и на столе будет вазочка с конфетами". Но не тут то было. За подписью Сталина был приказ, что стипендию могут получать только отличники учебы, и за учебу нужно платить 400 рублей в год. Для меня это было громом с ясного неба. Мне казалось, что большего несчастья не бывает. Дойти до пятого курса с такими трудностями и остаться "не при чем" было выше моих сил. Ко мне приходили знакомые, близкие и предлагали помощь, но я просила, чтобы мне помогли устроиться на работу, заработать деньги для уплаты за учебу.
Мне было обидно и стыдно оставлять институт. Я обратилась к декану, чтобы мне дали отпуск на год. Декан возмутился: "Какой может быть отпуск на 5 курсе?". Слезы душили меня, но кто-то громко сказал: "У нее нет денег для оплаты учебы".
"У нее все уплачено, вот квитанция об оплате", - сказал декан - "Внес деньги Буссель. И с завтрашнего дня она будет работать субординатором в Охмадете (институт охраны материнства и детства)".
Слов не было, были слезы радости, благодарности. И на всю жизнь запомнилось, что там, где есть люди, там есть доброта, и я стараюсь платить людям тем же.
Евсей Израилевич Буссель, который внес деньги за мою учебу, делал много добра людям. Он с женой усыновили 5 сирот, детей брата и дали им путевку в жизнь. Своих детей у них не было. Познакомилась я с семьей Буссель в 1931 году в Харькове. Они были родственниками моей подруги. Буссель работал в министерстве легкой промышленности, а его жена Веда Григорьевна была врачом. Когда столицу Украины перевели в Киев, они переехали туда. Мы случайно встретились а театре на "Синей птице". Они очень радовались, что я стала студенткой мединститута и приглашали к себе. У них всегда были люди. (Они жили возле оперного театра).
Я даже не могла подумать обратиться к ним с просьбой одолжить 400 рублей. Ведь их надо было отдать, а у меня гроша ломаного не было.
21 июня 1941 года я сдала последний экзамен, собрала все книги и решила купить конфеты. А завтра началась война.
Время идет быстро. Миновала война, прошло 30 лет работы на медицинском поприще, выросли дети. И я со слезами рассказываю о людях, которые в самое тяжелое время подали руку помощи. Ежегодно 1 декабря в течение 17 лет возлагаю цветы на могилу Буссель и всем рассказываю о благородстве совсем мне чужого человека.
Живу хорошо. Имею друга жизни. Пенсией обеспечена. Квартира трехкомнатная, есть диваны, торшеры и вазочки для конфет. Но кушать конфеты мне нельзя. А внучка говорит: "Бабушка, тебе сладкого нельзя, ты, наверно, много конфет сьела в молодости".

*****

Было это в ноябре 1943 года, когда мы, сидя в теплушках, узнали о том, что в ноябре был форсирован Днепр и нашими войсками освобожден наш родной многострадальный город Киев. Радосги не было конца, люди плакали, смеялись, танцевали, обнимались, целовались. У каждого за спиной было много горя, причиненного войной, и весть об освобождении родного города всколыхнула все прошлое. Каждый вспоминал о своих близких, оставшихся там, где свирепствовал фашизм, и надеялся еще встретится с ними.
Мы покинули Киев в июле 1941 года и двинулись на восток, в Борисоглебск и дальше в г.Энгельс Саратовской области. Мой свёкр стал охранником на воинском складе, а я работала врачом в местном госпитале.
Наш эшелон держал путь из Липецка в Почеп, где находилась основная часть склада, снабжающая фронт имуществом связи. Приближаясь к вокзалу, мы услышали крик женщины, она молила о помощи: «Доктора, доктора, - кричала она - сын мой выжег себе глаза. Помогите!». Эшелон остановился, я вышла, обняла страдающую мать и пошла за ней к обожженному. Из рассказа матери я узнала, что мальчик нагнулся над бочкой с карбидом, чтобы набрать его в лампаду, зажег спичку, карбид воспламенился, и мальчик ожог лицо. Ресницы и брови полностью обгорели, веки сомкнуты, мальчик стонет от боли и все спрашивает, будет ли он видеть. У меня в сумке было несколько стерильных бинтов и пузырек с марганцевокислым калием. Сделав раствор, я обработала места ожогов, оставила матери бинты и раствор, научила ее обрабатыватъ места ожогов, вселила мальчику уверенность, что скоро он вновь все будет видеть и торопливо ушла.
Квартира, в которую поместили мою семью, была за городом. Хозяин квартиры, пожилой человек, столярничал. Жена его, домашняя хозяйка, все хлопотала по дому, возилась со скотиной, и сильно сердилась, когда ночью стучали ей в окно и вызывали врача.
Я ходила ко всем, кто вызывал, но не всем могла помочь, ибо часто приходилось констатировать смерть, и я, молодой еще врач, не могла понять, почему молодые дородные женщины так умирали. Почему болели тифом и умирали молодые женщины и только на одной улице. Почему?
Я часто посещала малъчика. Когда следы ожога исчезли, малъчик открыл глаза, и они оказались неповрежденными. Мать, обезумевшая от радости, побежала ко мне, и мы показывали мальчику мельчайшие предметы и убеждались, что мальчик хорошо видит. Мать не верила своему счастью, ведь готовила она себя быть поводырем слепого сына. Я была счастлива.
Но меня мучил вопрос: «Почему умирают молодые женщины на улице Полицейской?». Я рассказала об этом своей хозяйке.
Тебе это трудно понять, -сказала она, - послушай, что я тебе расскажу! Когда в 1941 году фашисты заняли Почеп, оставшиеся неблагонадежные люди встречали немцев хлебом-солью, зазывали к себе, пировали, выдавали коммунистов и в благодарность за это были назначены полицаями, а улицу их назвали Полицейской. Немецким командованием в сентябре 1941 года был издан приказ, по которому 29 сентября в 12 часов должны были явиться ко рву все коммунисты и евреи со свои имуществом.
С самого утра начался поход, чтобы не запоздать. Шли старики, дети, женщины с котомками, кто что имел. Слезы катились из глаз, страх, одолевал каждого. У рва полицейские построили этих несчастных людей, и начался их расстрел. Один за другим падали люди. Кто умирал мгновенно, а кто мучился в предсмертных судорогах, а кровь лилась рекой. В луже крови жены полицаев вырывали из ушей недобитых золотые серьги, выбивали зубы, чтобы извлечь золотые коронки, срывали цепочки, бусы. Они ничем не брезговали и, выходя из рек крови, выносили награбленное золото с большой радостью. А над рвом еще долго были слышны стоны, и земля над ним долго дышала.
Город замер, люди боялись шороха. В лесах находились партизаны. Пришел долгожданный день победы. Полицаев судили, сослали, а их жены в тяжелых муках умирают от тифа. Не помогло им награбленное золото. Жили они, как звери, и умирают, как бездомные псы.
«Да, дочка, -говорила хозяйка, - это возмездие. НЕ ПРАВДА ЛИ?!»